Метафизика мига
Смерть художника подводит черту в его жизненной истории и вписывает ее — если художник состоялся — в большую Историю искусства. Дистанция между вчера и сегодня вдруг становится огромной, физически несоразмерной датам. Она рождает ту новую оптику, которая позволяет распознать стиль мастера в вавилонской конструкции современного артистического многоязычия и по резко обозначившимся контурам определить его место в иерархии культуры. Наличие последователей и даже эпигонов свидетельствует о том, что авторский метод развился в отдельное явление и живет уже по законам, во многом им не предсказанным.
Существование в современном российском искусстве «метафизической фотографии», четкое осознание новыми «метафизиками» преемственности по отношению к методу Слюсарева — тому подтверждение. Полемичность атрибуции «метафизическая фотография», ее популярность и искушение тиражировать то, что было создано индивидуальной авторской волей, предопределило присутствие в ростовском проекте, посвященном Александру Слюсареву, выставки наиболее интересных авторов, причисляющих себя к этой «школе»: Максим Слюсарев, Дмитрий Музалев, Андрей Гордеев, Вадим Саханенко, Александр Рудаков... А потребность рефлексии над этим явлением в среде фотографов, аналитиков культуры и зрителей сделала насущной проведение круглого стола в рамках выставки «Обусловленное возникновение». Формат события в итоге получился не только экспозиционным, но исследовательским и интерактивно-образовательным. И это важно, учитывая, что фотовыставка Слюсарева — первая на юге России.
Стиль фотографа Александра Слюсарева, ушедшего из жизни 23 апреля 2010 года, предельно метко характеризует эпоху — советскую, с предписанной ею, по определению «вытесненной» эстетикой андеграунда. Слюсарев был более всего далек от одноразовой прагматики иллюстрации и так или иначе оказался в оппозиции к настойчивому императиву времени документировать и репортерствовать, делать многосерийный эпический сюжет о вехах и событиях. Слюсарев — формалист. Выбор, почти опасный и уж точно не популярный в рамках официальной иерархии методов. Если проводить аналогию с литературой, его фотография более близка поэзии с ее способностью прочитывать в сиюминутном метафизическое, чем прозе с ее одномерной повествовательностью. Истории, которые мы сегодня вычитываем на снимках Слюсарева — исключительно индивидуальные, их масштаб — внутренний. И тем не менее масштаб потрясает. Это — ширящийся объем смыслов, которые наращиваются по мере вживания в его образы, погружения и движения внутри них.
«Метафизическая фотография» — термин, уже состоявшийся, но оттого не перестающий сохранять внутреннюю полемичность. О чем говорит искусствоведу, исследователю культуры, искушенному зрителю «метафизическая» атрибуция? Не зная материала, можно было бы с легкостью впасть в иллюзию и ожидать от творчества фотографа мистицизма, аллегорий и символов, иными словами, всяческих знаков потустороннего, надреального, размыкающего земной образ в его иносказательные смыслы. И здесь не обойтись бы без декоративных кунштюков. С таким традиционным понятием метафизической эстетики, которой богато барокко, романтизм, сюрреализм, некрореализм, фотография Слюсарева не имеет ничего общего. Ровно наоборот: он создал мир предельно конкретных, чаще всего «дневных», зафиксированных в неповторимых световых отношениях образов.
Но здесь и начинается настоящая игра. Предметы Александра Слюсарева настолько конкретны, настолько молниеносно выхвачены из потока бытия, который для обыденного восприятия часто бесцветен и бесформен, что каждый из них обретает уникальный смысл, неповторимое место. Бытовое вдруг показывает свой художественный облик. Свет и тень, игра их переходами, прозрачность материального, идеальная геометрия пропорций — все это, пойманное в объектив фотокамеры, и выводит наше восприятие на уровень мета-физический. И возникает тот парадокс, который принципиально важен для искусства новейшего времени: перед нами не узнаваемые объекты, а нечто абсолютно новое. Точка зрения наблюдателя-художника вызвучивает формы так, что они поражают наше воображение и запускают внутренний механизм размышления, воспоминания, сопоставления...
Пафос поэтизации вещи и детали в эстетике Слюсарева сродни поэтике предметности поэтов Пастернака, Тарковского, Кушнера. Пастернак мог сказать: «Кипит деревьев парусина» или «Как зеркало на подоконник, / Поставлен черный небосвод» — так Слюсарев мог создать многомерный артефакт, поместив в кадр сушащиеся на двери брюки или загогулину перил, две тесно придвинутые друг к другу бутылки или «банально» голое окно с облупившимся подоконником. Александр Кушнер в
Вода в графине — чудо из чудес,
Прозрачный шар, задержанный в паденье!
Откуда он? Как очутился здесь?
На столике, в огромном учрежденье?
Какие предрассветные сады
Забыли мы и помним до сих пор мы?
И счастлив я способностью воды
Покорно повторять чужие формы...
Метафизика Александра Слюсарева — не в мистическом заглядывании в платонические сферы, а в трансляции сверхценности мгновения, в открытии экзистенциального, человеческого измерения неодушевленных вещей. И неудивительно, что сегодня так называемая метафизическая фотография становится формой нового аскетизма художника, способного противопоставить разросшемуся симуляционному миру лишь подлинность собственного жеста. Минимализм обретает актуальность как форма эстетического протеста против энтропии.
Вера Котелевская
кандидат филологических наук
доцент ф-та филологии и журналистики ЮФУ
редактор отдела «Культура» ж. «Эксперт ЮГ»